части крыши. Дикки тут же проверил жёлоб, но не посмел притвориться, будто увидел там мяч (хотя соблазн был велик). А Освальд тем более твёрдо держался прежнего мнения, что мяч через дом не перелетал.
– Снова ошибочка, – сказал он Дикки, едва тот слез на землю.
– А с чего же ты тогда так напрягся? – проворчал Дикки. – На самом-то деле считал, что я его там увижу, и уже был готов платить.
Хорошенькая награда за деятельную и великодушную помощь с лестницей! И, круто развернувшись, Освальд бросил небрежно через своё уже удаляющееся плечо:
– Надеюсь, у тебя хватит порядочности вернуть лестницу на место.
Сперва он и впрямь собирался уйти, но помешала широта души, верно подмеченная в нём однажды дворником, получившим от него полпенни. Поэтому стоило Дикки сказать: «Да ладно, Освальд, не будь врединой», как он доказал, что вредничать не в его характере, и, вернувшись, помог брату с лестницей.
Правда, некоторое время в отношениях двух юных Бэстейблов сохранялась некоторая холодность, дававшая о себе знать вплоть до того момента, когда возникшие разногласия были похоронены появлением крысы, обнаруженной Пинчером в огуречном отсеке оранжереи.
А потом прозвучал звонок, призывавший мыть руки и лица к обеду. И мы, конечно, должны были сразу же поспешить в дом, но тут с обеда вернулись рабочие. И нам пришлось задержаться. Один из них обещал принести подходящие петли для дверцы хорьковой клетки, которую Освальду очень хотелось смастерить. И пока он беседовал с этим добрым и понимающим человеком, другой рабочий полез вверх по лестнице, что вылилось в самое шокирующее и ужасное происшествие, когда-либо случавшееся на моих глазах.
Всё началось и закончилось буквально в одно мгновение. Никто бы даже слова не успел произнести при всём старании. Нижняя часть лестницы скользнула по каменным плиткам – и грянул леденящий кровь миг, когда Освальду, будто в ночном кошмаре, стало ясно, чтó сейчас произойдёт. Случившееся на самом деле длилось не дольше секунды, и прежде чем кто-либо смог хоть что-нибудь предпринять, верхняя часть лестницы резко накренилась, низвергнув с себя рабочего.
Никогда ещё мне не приходилось так скверно себя чувствовать.
Бедняга упал и лежал неподвижно, скрючившись. Остальные рабочие обступили его, мешая нам с Дикки разглядеть, что происходит за их спинами, но бригадир, подаривший Освальду петли, сказал:
– Надо бы доктора вызвать.
До рабочих порой очень долго доходит смысл поручений, с которыми к ним обращаются, поэтому Освальд, не дожидаясь отклика на слова бригадира, выкрикнул:
– Я сбегаю! – И понёсся со скоростью выпущенной из лука стрелы, а Дикки – с ним вместе.
Доктор, по счастью, был дома и немедля отправился с ними в обратный путь. Затем Освальду с Дикки велели уйти, но разве могли они подчиниться? Пусть даже знали, что звонок, вероятно, уже давно надрывается, безуспешно призывая их к обеду. И они не ушли, а спрятались за углом и скрывались там, пока не услышали слова доктора: рука у рабочего сломана, но всё остальное цело.
Когда несчастного собрались отвезти домой в кебе, Освальд с Дикки уговорили кебмена, с которым водили дружбу, чтобы позволил им сесть на козлы. Таким вот образом они и узнали, где этот рабочий живёт, и стали свидетелями того, как страдальца встретила его бедная жена.
– О боже, Гас! – воскликнула она. – Ну, что ты теперь сотворил? Надо же быть таким невезучим.
Но мы видели, что её любящее сердце полно сочувствия.
Когда она завела его в дом и закрыла дверь, мы ушли. А проживал несчастный страдалец по имени Огастас Виктор Планкетт на конюшенном дворе. Ноэль впоследствии разродился по этому поводу стихотворением:
О муза, открой мне словесный простор, Чтоб смог описать я конюшенный двор, Где в бедной квартирке рабочий живёт И горькие слёзы жена его льёт. А через две двери там кебмен живёт, Который привёз его с травмой руки – Причиной жены его горькой тоски.
И ещё двести двадцать четыре строфы в том же духе, напечатать которые не получилось из-за недостатка шрифта в наборной кассе для такой уймы текста.
Когда мы вышли с конюшенного двора, у нас состоялась первая встреча с козлом. Я угостил его кубиком кокосового льда[142], и ему это очень понравилось. Он был привязан к кольцу в стене, чёрно-белый, круторогий и бородатый.
Хозяин его, заметив наш интерес, предложил приобрести животинку с большой выгодой. И когда мы осведомились о цене (из чистой вежливости, ибо денег у нас с собой не было, кроме двух пенсов Дикки), этот человек нам ответил: «Семь шиллингов и шесть пенсов. Дешевле не найдёте. Никакого обмана, джентльмены. Поверьте уж, стоит он в три раза больше».
Освальд, мысленно умножив названную сумму на три, получил в итоге один фунт два шиллинга и шесть пенсов и с грустью удалился, потому что не прочь был заиметь такое великолепное животное на столь выгодных условиях.
К обеду мы в результате опоздали гораздо сильнее обычного, и миссис Блейк оставила нас без сладкого, но Освальд воспринял это с невозмутимой стойкостью – в значительной мере потому, что был почти полностью поглощён соблазнительными мыслями о козле. А вот Дикки, отнюдь не захваченный прекрасными мечтами и вообще к ним не склонный, впал в мрачность и вялость, так что Дора даже осведомилась с тревогой, не собирается ли он, случайно, заболеть какой-нибудь корью.
Когда мы собрались отойти ко сну, Дикки, ожидая, пока Освальд ляжет, повозился с запонками, которые хранил в отделанной изнутри бархатом шкатулочке, а потом сказал:
– Слушай, Освальд, я ощущаю себя убийцей. Ну, почти. Всё ведь случилось из-за того, что мы двигали лестницу. Уверен. И вот он теперь слёг, а его жена и дети…
Освальд, сев на кровати, по-доброму произнёс:
– Правильно, старина. Причина действительно в том, что тебе вздумалось передвинуть лестницу, а потом ты поставил её неправильно. Но человек же всё-таки не погиб.
– Нельзя было трогать её, а уж если трогали, надо было после предупредить, что мы это делали, или предотвратить это как-то ещё… Вдруг у него теперь начнётся заражение крови, или какое-нибудь воспаление, или что-нибудь гораздо ужаснее?
Освальд ни разу ещё не видел Дикки таким расстроенным. Обычно-то тот на всё реагирует довольно легко и просто.
– Нет смысла теперь по этому поводу трепыхаться. Лучше скорей раздевайся и ложись спать, – посоветовал Освальд. – А утром сходим туда, наведём справки, оставим свои визитные карточки.
О визитных карточках было, конечно, сказано не всерьёз. Освальд просто хотел шутливым своим замечанием немного приободрить брата, заглушить угрызения совести,
